Неточные совпадения
Она бы пошла на это нарочно сама, а
в четвертом и
в пятом веках
ушла бы
в Египетскую
пустыню и жила бы там тридцать лет, питаясь кореньями, восторгами и видениями.
— Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром
уходит жизнь, как река, текущая
в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
Она
уходила. Он был
в оцепенении. Для него пуст был целый мир, кроме этого угла, а она посылает его из него туда,
в бесконечную
пустыню! Невозможно заживо лечь
в могилу!
Восточный склон Сихотэ-Алиня совершенно голый. Трудно представить себе местность более неприветливую, чем истоки реки Уленгоу. Даже не верится, что здесь был когда-нибудь живой лес. Немногие деревья остались стоять на своих корнях. Сунцай говорил, что раньше здесь держалось много лосей, отчего и река получила название Буй, что значит «сохатый»; но с тех пор как выгорели леса, все звери
ушли, и вся долина Уленгоу превратилась
в пустыню.
19 декабря наш отряд достиг реки Бягаму, текущей с юго-востока, по которой можно выйти на реку Кусун. Эта река и по величине, и по обилию воды раза
в два больше Мыге. Близ своего устья она около 20 м шириной и 1–1,5 м глубиной. По словам удэгейцев, вся долина Бягаму покрыта гарью; лес сохранился только около Бикина. Раньше Бягаму было одним из самых зверовых мест; особенно много было здесь лосей. Ныне это
пустыня. После пожаров все звери
ушли на Арму и Кулумбе, притоки Имана.
— Ничего, привык. Я, тетенька, знаешь ли, что надумал. Ежели Бог меня помилует,
уйду, по просухе,
в пустынь на Сульбу [Сольбинская
пустынь, если не ошибаюсь, находится
в Кашинском уезде, Тверской губернии. Семья наша уезжала туда на богомолье, но так как я был
в то время очень мал, то никаких определенных воспоминаний об этом факте не сохранил.] да там и останусь.
Но она молчит. Я вдруг слышу тишину, вдруг слышу — Музыкальный Завод и понимаю: уже больше 17, все давно
ушли, я один, я опоздал. Кругом — стеклянная, залитая желтым солнцем
пустыня. Я вижу: как
в воде — стеклянной глади подвешены вверх ногами опрокинутые, сверкающие стены, и опрокинуто, насмешливо, вверх ногами подвешен я.
Может она великой праведницей будет, настоящей, не такой, что
в пустыни уходят, а которые
в людях горят, оправдания нашего ради и для помощи всем.
«Это — детское, надеяться, что жизнь иначе пойдёт! Отчего — иначе? Нет этому причин! И если
в пустыню на сорок годов — всё равно! Это шутка —
пустыня.
Уходили в пустыню-то! Тут — изнутри, от корней всё плохо».
Он
ушёл к себе, взял евангелие и долго читал те места, о которых она упоминала, читал и с великим удивлением видел, что действительно Христос проще и понятнее, чем он раньше казался ему, но,
в то же время, он ещё дальше отошёл от жизни, точно между живым богом и Окуровом выросла скучная, непроходимая
пустыня, облечённая туманом.
— Мне и
в пустыне будет хорошо-с! — говорил Феденька, — меня хоть на край света
ушлите — я и там отлично устроюсь-с!
Унылый пленник с этих пор
Один окрест аула бродит.
Заря на знойный небосклон
За днями новы дни возводит;
За ночью ночь вослед
уходит;
Вотще свободы жаждет он.
Мелькнет ли серна меж кустами,
Проскачет ли во мгле сайгак, —
Он, вспыхнув, загремит цепями,
Он ждет, не крадется ль казак,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель.
Зовет… но все кругом молчит;
Лишь волны плещутся бушуя,
И человека зверь почуя
В пустыню темную бежит.
Маша. Все равно… Приду вечером. Прощай, моя хорошая… (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива.
В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать — сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как
в пустыне… Я
уйду… Сегодня я
в мерехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слезы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая, пойду куда-нибудь.
Те святые мученики, кои боролись за господа, жизнью и смертью знаменуя силу его, — эти были всех ближе душе моей; милостивцы и блаженные, кои людям отдавали любовь свою, тоже трогали меня, те же, кто бога ради
уходили от мира
в пустыни и пещеры, столпники и отшельники, непонятны были мне: слишком силён был для них сатана.
Все чернее ложатся тени, обуевая сирые, немощные души; глубже бороздят трещины иссыхающую землю; все явнее
уходит Церковь с исторического горизонта
в пески
пустыни.
Вы поймете, что я так искренно желал
уйти из этой мерзлой
пустыни в сборный дом всех живущих и нимало не сожалел, что здесь,
в этой студеной тьме, я постелю постель мою.